В искусстве Виктора Ремишевского сегодняшний день несомненен: парад «объектов», эксперименты с материалом, подтекст, угадываемый в простых на первый взгляд объёмах и формах. Но заметьте, этот художник не старается привлечь публику нарочитой сложностью, зашифрованной информацией, эпатирующими текстами, вкраплениями реальных предметов «ready made», пластическими цитатами-иными словами, узнаваемыми знаками «мэйнстрима». Художник не провоцирует на модные ныне многословные интерпретации, в которых растворяется, да и забывается самоё художество.

               Иное привлекает и завораживает зрителя. Работы Ремишевского наполнены тяжелым, напряженным «художественным веществом», в них – сгущенная до взрывного предела мощь материи, сдержанная и «прирученная» хрупкой оболочкой, рукотворной поверхности. В них мерещится тайна, даже драма, но это глубинная, чисто художественная, внесюжетная драма: борение первичной природы, грубого материала и утончённого артистического сознания, совершенного ремесла.

              Виктор Ремишевский профессионально и отменно владеет тяжким и изысканным ремеслом гравёра. Его офорты отмечены виртуозностью, укоренённой в классической традиции, но в них- и тревожная иррациональность, то, что Гессе называл «лишним измерением», а Рильке - «сверхсчётным бытием». Изощрённое внимание к микрокосмосу печатной формы, матрицы, оттиска, в которых порой вмещается целый мир, естественным образом помогло художнику выйти в мир действительно масштабный. Объект у Ремишевского – нередко естественная функция углублённой работы над формой, которая в печатной графике обладает особой материальной предметностью. Офортная доска – это ведь не просто исходная матрица для будущих эстампов, это и самодостаточный мир. Вспомним драгоценные печати – интальи, восковые оттиски с которых не шли ни в какое сравнение с самими халцедоновыми или агатовыми резными контррельефами.

              Мир Ремишевского в значительной мере построен на понимании этого «alter ego» (другого я)

художественной материи. Художник знает: оттиск способен одухотворять печатную форму, а, говоря более широко, есть вечное возрождение художественного образа, живущего между собственной завязью и плодом, сложная игра отражений, так свойственная нашей культуре от Гоголя до Шагала. Доска, клише матрица – они не умирают в эстампе, но вбирают его в себя, становясь концентрированным отражением собственных оттисков.

            Отсюда – поливалентность, многоценность его работ. Куски металла, энкаустика, преображенная и монументализированная печатная доска – всё это странным образом сохраняет связь с простым материальным миром.

            Теофиль Готье проницательно заметил – произведение искусства тем прекраснее, чем с большим сопротивлением сталкивается художник: «Oui, l′oeuvre sort plus belle / D′une forme au travail / Rebelle…» Но преодолевает это сопротивление Виктор Ремишевский с «лёгким дыханием», мучительный труд остаётся «за кулисами», и тяжкий металл, отлитая им самим бумага (с тиснением, вкраплениями полихромамии, сложнейшей фактурой), скульптура. Сложные объекты, чудится, сотворяются с простотой и радостной логикой самой природы.

            Умение говорить о вечном и глубоко индивидуальном, на языке современности, не теряя ни традиционного профессионализма, ни личной интонации – это ли не удача! Впрочем, удача – не точно. Случайности в достижениях Ремишевского очень мало. Его успех добыт талантом, вкусом, работой.

Михаил Юрьевич Герман

Академик Академии Гуманитарных наук.

Советский и российский писатель, историк искусства, доктор искусствоведения, профессор,

член Международной ассоциации художественных критиков (AICA), 

 Международного Совета музеев (ICOM),

член Международного ПЕН - клуба и Союза российских писателей,

член Союза журналистов Санкт-Петербурга и Международной Федерации Журналистов (IFJ).

Ведущий научный сотрудник Русского музея.